В этом последнем указании дуклянского пресвитера заключается несомненная ошибка. Много времени эти баны самостоятельно не управлялись: на них снова наложила свою тяжелую руку Византия, на троне которой сидел энергичный Ян Цимисхий, а под конец X века возродилось болгарское могущество, и царь Самуил немедленно дал почувствовать его сербским племенам. Но ни Византия, ни Болгария не думали о включении сербских земель в свою государственную территорию: Цимисхий предоставил автономию покоренной им Рашке, а Самуил возвратил власть сербским князьям: Яну Владимиру в Зете и Драгомиру в Требинье и Хуме. Таким образом, на несколько десятков лет Сербия оказалась вне исторических событий, которые разыгрывались на Балканском полуострове и сводились к упорной борьбе за политическое преобладание здесь между Болгарией и Византией. Победа перешла в 1018 году на сторону последней, и сербские земли номинально подпали под владычество Царьграда. Но нельзя сомневаться в том, что это владычество, в сущности, заключалось лишь в признании его сербскими племенами и нисколько не покушалось на существо их национальной жизни. В духовном отношении они были подчинены архиепископу Охридскому, а политический центр сербов, которые из группы разрозненных племен делались уже народом, связанным единством веры и национальным самосознанием, перенесся в Зету (часть нынешней Черногории), откуда сто лет спустя вышла и династия Неманичей. Это еще более темное время в сербской истории.

После смерти императора Василия II (1025 г.) началась обычная в жизни Византии картина: восстания и мятежи. Славяне, жившие в Ду-рачской области, восстали; зетский князь Войислав поспешил на помощь к повстанцам и присоединил их землю к своим владениям, но ненадолго: Византия пригрозила ему, и Войислав не только отказался от своих приобретений, но и должен был ехать в Царьград с повинной. Потом, улучив минуту, он повторил свой грех, но Византия была занята усмирением болгарских славян, и в продолжение некоторого времени Войислав чувствовал себя господином положения. Он повел энергичную агитацию среди соплеменников, напоминая им обиды греков и призывая к национальному объединению. И, действительно, Византии становилось все труднее сдерживать национальные стремления славян: едва она подавляла одно восстание, как в другом месте вспыхивало новое; если было спокойно на реке Вардаре, то, наверное, все кипело где-нибудь на Мораве. А хуже всего, что ореол византийского оружия затмился в глазах славян: и раньше им приходилось не раз наносить большие поражения грекам, а около 1040 года Войислав разбил греческое войско уж так, что полководец византийский едва спасся бегством. Следовательно — могли рассуждать славяне — надо только выжидать момент, когда в Византии кипят усобицы, или когда ей нужно вести войну с тем или другим из ее многочисленных врагов. Но и в мирное время Византия оказывалась все чаще совершенно бессильной справиться со славянами, хотя при ее дипломатической ловкости ей и удавалось иногда поставить одно славянское племя против другого. Так, Войислав в другой раз поразил наголову византийское войско, а потом поспешил отомстить своему врагу, сербскому князю Лютовиту, который собрал вокруг себя рашан, босняков и хумлян. После единоборства, рассказ о котором отмечен легендарными чертами, Войислав вытеснил своего соперника из его владений и опять объединил целый ряд сербских земель, где и княжил до своей смерти. При этом не мешает отметить, что центр тяжести передвинулся уже к самому морю: не Рашка (названная так по городу Расе) с Боснией и Герцеговиной, но Черногория, часть Далмации и морское побережье к югу от Черногории составляли владения Войислава. Как жили в это время восточные сербы, мы почти совсем не знаем: несомненно лишь, что они находились в известной зависимости от Византии. Позже, под конец XI века, и они делают попытку присоединиться к соплеменникам, добившимся свободы.