Но сербы вышли из этого затруднения с большим успехом и нанесли несколько сильных поражений турецким войскам, наступавшим со стороны Боснии. Как это обстоятельство, так и настойчивые ходатайства Франции и России за сербов заставили Турцию, где только что произошла дворцовая революция, заключить мир с повстанцами; но здесь были два препятствия: во-первых, Турция ни в коем случае не соглашалась признать легальность сношений сербов с Россией, а во-вторых, она не хотела допустить сербскую автономию при союзе с Россией. Это отношение к требованиям Сербии вытекало из совершенно правильного понимания, что первым шагом к отторжению Сербии и даже, пожалуй, к переходу ее в русское подданство будет согласие на самостоятельное ведение сербским народом международных переговоров. Поэтому на заступничество русского главнокомандующего князя Прозоровского великий визирь ответил: «А что касается сербов, то они подданные Порты, и Порта властна простить их или наказать. Нет ни конвенции, ни чего-либо другого, что давало бы России право вмешиваться в сербские дела. Если бы вникать в основания, изложенные в вашем письме, то всякая держава нашла бы причины, почему другой вмешивается в ее дела. И в России есть целые народы мусульманского вероисповедания, а, однако, Порта никогда не вмешивалась по этой причине в их дела». В этом ответе сказывалось вполне определенно, какой политики по отношению к сербам была намерена держаться Турция. Предел уступок, допущенных в этом деле, заключался в условиях Ичкова мира, но для сербов теперь это было уже мало. Поэтому Порта решила прибегнуть к посредничеству кюстен-дильского митрополита, который прибыл в Белград с устным поручением передать сербам обещание амнистии и т. п. Но, под влиянием Родо-финикина, сербы в эту ловушку не попали; они соглашались на турецкие предложения, но настаивали на поручительстве императоров русского и французского, так что план Турции был совершенно испорчен. Тем не менее, фактически ей пришлось признать протекторат России над Сербией, и, пока продолжалось перемирие между Россией и Турцией, эта последняя не трогала и Сербии, но не прекращала своих попыток вступить в непосредственные отношения с Кара-Георгием. Новая революция в Константинополе не прервала этих попыток, которые велись через посредство греческого духовенства, старавшегося убедить сербов не верить русской искренности. Но кн. Прозоровский заявил, что без одобрения своего защитника, русского императора, Кара-Георгий не должен вступать в сепаратные соглашения, и в этом смысле сербским правительством дан был ответ в Виддин, откуда шли искушения. Таким образом, под конец 1808 года сербы окончательно положились на защиту России, которая устами своего главнокомандующего официально признавала Сербию подчиненной русской верховной власти.

Соответственно с этим, Россия энергично отстаивала перед Портой внутреннюю свободу Сербии, а Родофиникин в своей записке Прозоровскому широко определял ее границы, включая в них как течение реки Дрины, так и Ново-Базарский санджак, и Ускюб, и даже Ниш и всю местность до Софии; одним словом, в ноябре 1808 г. русская дипломатия устанавливала гораздо более широкие границы свободной Сербии, чем на Берлинском конгрессе. Далее, Родофиникин настаивал на праве Сербии чеканить собственную монету, на запрещении туркам селиться в этой стране, но он отрицал за сербами право вести самостоятельные дипломатические сношения, так как опасался интриг со стороны Австрии, которая уже в 1807 году попробовала вступить в переговоры с Кара-Георгием. Приблизительно на той же точке зрения стоял и русский главнокомандующий, заявляя, что русские интересы требуют признания наследственного княжеского сана в династии Кара-Георгия и воспитания его потомства в русском духе. Сам Александр I примыкал к воззрениям кн. Прозоровского, однако, настаивал на предоставлении сербам возможно большей самостоятельности, так как он желал, чтобы сербы не из понуждения, но по внутреннему влечению питали симпатии и сохраняли связи с Россией; автономия под русской защитой —- таково было желание Александра. Для того, чтобы вступить в непосредственные отношения с сербскими вождями, Прозоровский пригласил их к себе в главную квартиру. Но в Сербии происходила анархия. По замечанию Ст. Новаковича, «сербские старейшины каждый тянул в свою сторону. Идея единства государства и высших должностей не умещалась в головах сербских старейшин, так как это единство и государство были как раз делом их рук. Русскую помощь и влияние каждый из них был рад пустить в ход против своего соперника, все же они вместе настаивали на том, чтобы воспользоваться ими против Кара-Георгия, как верховного и центрального главы, хотя это непосредственно их же интересам и вредило, как вредило и их личным интересам каждого в отдельности». Естественно, таким образом, что с капризной сербской властью трудно было считаться серьезно; между Родофиникиным и ею наступило полное охлаждение и, желая показать свою полную независимость от России, Народная Скупщина в декабре 1808 г. провозгласила Кара-Георгия первым и верховным наследственным сербским вождем, которому все должно повиноваться, а Кара-Георгий, со своей стороны, признал Совет старейшин верховной властью страны. После этого он уже не желал вступать с Родофиникиным в сношения относительно посылки в главную квартиру доверенного лица, а отправил туда без всякого соглашения с ним и даже без его ведома несколько преданных людей. Как бы развернулась дальше картина русско-сербских отношений, судить трудно, но в мае 1809 года война между Россией и Турцией началась с новой силой, и Кара-Георгию не оставалось ничего иного, как опять возложить все свои надежды на удачу русского оружия.