В ряду позитивных национальных символов уже в это время отводится особое место фигуре Дж. Вашингтона. Портрет его виден над каждым камином американского патриота. С конца 1780-х годов некоторые штаты начали чеканить изображение Вашингтона на монетах. Уже во время рево-шоции Вашингтона стали величать «отцом своей страны» - очевидная калька с одного из титулов Октавиана Августа («отец отечества»), а также с одного из титулов Георга ІЇІ («отец своего народа»). В массовом сознании он в какой-то мере замещает традиционную фигуру короля¹⁵⁹. «Columbian Magazine» сравнивал Вашингтона с целым рядом героев античной и новой истории: «Подобно Камиллу, он оставил прелести сельской жизни и поспешил на помощь своей стране. Подобно Фабию, он спас родину своей медлительностью. Подобно Петру I, он восторжествовал над своими врагами благодаря опыту, приобретенному в поражениях. В Европе нет ни одного монарха, который не позавидовал бы чести играть подобную роль»¹⁶⁰. Делегат Континентального конгресса Д. Хоуэлл в порыве восторга восклицал: «Никакие почести, кроме разве тех, какие Бог позволяет оказывать себе одному, не могут быть слишком высоки для генерала Вашингтона»¹⁶¹. И американцы и впрямь не скупились на почести для своего героя. Ф. дс Миранда наблюдал въезд Дж. Вашингтона в Филадельфию: «Дети, мужчины и женщины выражали такой восторг, словно это Спаситель въезжал в Иерусалим!»¹⁶²

Па общенациональную идентичность накладывались и другие, имеющие более локальный характер: региональная идентичность и прина;иіеж-мость к определенному штату¹⁶³. Каждый из них обладал собственной традицией, собственным самосознанием; жители каждого из них относились к соседям с враждебностью и недоверием. Дж. Адаме, например, писал, сравнивая Пенсильванию со своим родным Массачусетсом: «Филадельфия - не Бостон, при всей ее торговле, богатстве и порядке. Нравы наших людей лучше; наши манеры вежливее и приятнее; они более английские; наш язык лучше... наши лица красивее; дух возвышеннее; законы мудрее; религия выше; образование лучше»¹⁶⁴. Еще в колониальные времена сложились взаимные образы Севера и Юга. Новоанглиец, «Соломон Суоп», считался сухим, мрачным пустосвятом и торговцем-надувалой. Американцы революционной эпохи говорили: «Кто поверит новоанглийскому святому, уж точно будет обманут». «Новоанглийским фокусом» называли ловкое надувательство. Южанина представляли безнравственным, неграмотным брете-ром-рабовладельцем . Дж. Лоувелл, делегат от Массачусетса, считал, что падение Чарльстона можно объяснить «аристократическим духом» южно-каролинцев, порождавшим безразличие к общим интересам Союза¹⁶⁶.

Лояльность и патриотизм по отношению к своему штату значили для большинства американцев той эпохи много больше, чем лояльность по отношению к Конфедерации. Это отражалось и в политике, в частности, в особенностях положения Континентального конгресса. Само слово «Конгресс» было заимствовано из европейской политической практики, где означало собрание представителей независимых государств¹⁶⁷. Многие американцы именно таковым и считали Континентальный конгресс. Видимо, именно из-за этой расплывчатой идентификации здесь наблюдалось существенное отличие от восприятия носителей верховной власти в большинстве европейских государств: Конгресс не обладал никакой сакральностью. Однако в начале 1781 г. Дж. Салливэн не без удивления отмечал происшедшую в Конгрессе перемену: «Я нахожу, что Конгресс и ассамблеи начинают просыпаться от своего сна, а люди, которые годами заботились лишь о накоплении богатств, теперь тревожатся об общем благе»¹⁶⁸. Историк Дж. Хендерсон так комментировал изменения в политике Конгресса в 1780 г.: время революционеров прошло, к власти пришли «техники»¹⁶⁹. Революция заканчивалась, и новые политические группировки должны были решать задачу ее завершения.